ДиН стихи
Николай Гоголев
Тиль Уленшпигель
Верю в вечную молодость, в магию книги.И века, словно строки, пошли вперекос:Снова нищих на приступ ведёт Уленшпигель,Нестареющий, неунывающий гёз.
И кострам и ветрам снова сердце открыто,Снова время приходит бокалам звенеть,Прогибается море перед гордым бушпритом,Подминая песчаного берега медь.
Вот он, вот он — бродяга,Не скопивший за вечную жизньНичего.Только флягаИ шпагаНа боку у него.
Потому-то всегда он и молод и весел,Что для отдыха дома себе не обрёл.Если Тиля когда-нибудь всё же повесят,Я возьму на себя его трудную роль.
Вот я, вот я — бродяга,Не скопивший за вечную жизньНи хрена.Только флягаИ шпагаНа боку у меня.
Поднимусь я на скользкую палубу,Дам команду: «Залп левым бортом!»Прохриплю на последок: «Эх, бабу бы!Нет — вина бы! А бабу — потом!»
Захлебнусь я кровавою пеной.Вот и всё — моей вахте шабаш.Эй, кто там? Выходи мне на смену,Брось промедливших на абордаж!
Где ты, новый бродяга?..
ДиН стихи
Леонид Советников
В тишине теней
Я в детстве подолгу любил на юруНацеливать в небо сомнений стрелу,О силе небесной взывая к орлу.Взывал — и высокий ответил,Что сила над нами подобна орлу,Чей огненный клюв пробивает скалу,А коготь пронзает Вселенной юлуИ времени солнечный ветер!
Мне в юности часто являлись во снеУшедшие — в тлеющем, мрачном огне.Я в поле бежал, к одинокой сосне,Молчал — и прямая скрипела,Что сила под нами подобна сосне,Чей ствол корабельный увяз в глубине,А корень взрывает могилы на днеМиров, погребённых умело.
Я жил одиноко. И старость пришла.Мой тлеющий разум, как ночь, обнялаОсенняя ранняя тихая мгла —И стал он воистину светел!И эта холодная славная мглаМне жизнь осветила, как только могла,И тихо спросил я: где ж раньше была?Спросил, но никто не ответил.
* * *
Причалы крыш и улиц берега.Теченье духа медленно и глухо,И в эту глушь, в её медвежье ухо,Собора вдета рыжая серьга.
Ловлю губами… рыбий голосокПровинции — как слово провисает!Вот наша жизнь: и губит, и спасает,И дарит снег, что времени песок.
Столицы тень, но в тишине тенейПрисутствует вещей перерастанье —Так в снеге глубина, а не блистанье;Так в лампе тусклость, что звезды видней
ДиН гостиная
Владимир Бояринов
Гадюка
На сугреве сомлела гадюка,В ядовитое впав забытьё.В три погибели скручено тугоПодколодное тело её.Всё положе восходит и вышеРасторопное солнце весны.И дыханья змеиного тишеНад ползучей сплетаются сны.А во снах — заливные левады,Виноградье небесных садовИ в грехах искушённые гадыПод упругою плотью плодов.Но зачем, накреняясь как птица,Ясный всадник летит на неё?И взметнулась в порыве десница,И блеснуло в деснице копьё!Над седым ковылём просвистело.Полыхнуло в глазах кумачом —Это солнце с утра захотелоПозабавиться ярым лучом.И затем потревожило гада,Безмятежным уснувшего сном,Чтоб с избытком не вызрело ядаУ него на сугреве земном.
* * *
Ещё дымок над крышей вьётсяИ переходит в облака —А дом отцовский продаётся,Как говорится, с молотка.Ещё стоит цветок гераниНа подоконнике моём,Тропинка узкая до баниЕщё не тронута быльём.Ещё ночные бродят сказки,И ветер стонет как живой,И без утайки, без опаскиЗа печкой плачет домовой.Трещат сосновые поленья,Горчит смолёвый чад и тлен,И все четыре поколеньяГлядят потерянно со стен.И старики глядят, и детиС поблекших снимков… И меняНикто на целом белом светеНе встретит больше у плетня.
* * *
Странник
В недалёком, казалось, быломВстретил странника я за селом.С топором и пилою двуручной,Со своею махрой неразлучнойОн едва ли не месяц подрядНабивался ко мне на подряд.Сговорились к весне наконец-то,Показистее выбрали место,И среди сосняка и рябинОн не дом, а хоромы срубил.Посидел, покурил на порожке,Пошептал что-то на ухо кошке,Кинул гузку куриную псу,Поклонился и скрылся в лесу.С той поры я не знаю покоя.В этом доме творится такое!Скрипнет в полночь простуженно дверь: — Здесь дорога проходит на Тверь?Кто остался в живых? Отзовитесь!Мы спешим. — А куда? — говорю.Отвечает израненный витязь: — На вечернюю держим зарю,Порубежье обходим дозором —Не грозит ли тевтонец разором.Снова за полночь хлопает дверь: — Здесь дорога проходит на Тверь?Здесь мусью промышляет разором?Третий месяц пожары тушу.Это волчий язык мародёраПримерзает к Большому ковшу. — Что с Москвою? — спрошу у гусараИ закашляюсь в дыме густом. — Мы на зарево держим пожара.Остальное узнаешь потом.Чуть не с петель срывается дверь: — Здесь дорога проходит на Тверь? —На танкиста бывалого глядя,Я знакомый увижу кураж. — Что ты смотришь так пристально, дядя? — Ничего, поблазнилось, племяш.Но не вы ли к местам порубежнымНакануне и позавчераПоспешали, по комнатам смежнымПросвистав, как сквозные ветра:«Ты завейся, труба золотая», —И метель завивалась в кольцо? — Это притча иль сказка пустая? — Нет, до боли знакомо лицо:И глаза голубые, и шрамик,Еле видный над верхней губой…Дверь скрипит. Появляется странник: — Что, доволен, хозяин, избой? —А глаза-то, глаза! С небесами,Не иначе, в глубоком родстве.Только шрам не видать под усами,Как дорогу в траве-мураве.
* * *
Когда из поволокиПробрезжит на востокеРассветная межа,Пускай тебе приснитсяОсенняя зарница —Заблудшая душа.Впусти её без страха,Она всего лишь птахаМеж небом и землёй,В своём скитанье давнемНе ставшая ни камнем,Ни мудрою змеёй.За то, что эти годыДелила все невзгодыИ горести твои,Нарви ты ей морошки,Корми её с ладошки,Водой её пои…
* * *
Старый герб
Выводил за поветьВороного коня.Красовался медведьНа гербе у меня.На щите, на резьбеБелокрылых ворот.И моей худобеУдивлялся народ:«Ох, погубит семью!Ох, лядащий какой!Что меча — сулеюНе поднимет рукой!»На щите, на гербеОтражался сполох.И дудел на трубеМне вослед скоморох:«Что ты выдумал, князь?Возвращайся назад!С шатуном породнясь,Ты погубишь посад…»Рассмеялся в глазаВ чистом поле степняк:«Это что за гроза?Что за старый сушняк?Что за дерзкий хвастун?Что за голь-нищета?»..Разъярился шатунИ сошёл со щита!А в обиде медведьНеобуздан и лют…Да не будут вдоветьНи княгиня, ни люд!
ДиН гостиная
Евгений Чепурных
Нет у людей ни гвоздей, ни муки.Кто там играет на флейте?Кто нас спасает от смертной тоски?Вы ему больше налейте.
Вся чистота его солнечных глазПорождена соучастьем.Пусть он, сердечный, напьётся хоть разДо абсолютного счастья.
Как ему трудно во тьме и на днеНам отдавать эти звуки.А ведь и сам на последнем ремнеНосит последние брюки.
Он понимает, что высшая естьВоля над ним и над нами.Бог ему даст и попить, и поесть,И разживиться штанами.
Бог ему высветит к небу пути,И, сокрушаясь при этом,Бог ему, мальчику, скажет: — ПростиТы этих пьяных поэтов.
Вечно они нашумят и наврут,Как несмышлёные чада.Но и они не напрасно живут,А потому, что так надо.
* * *
Не пустая угроза,Просто очень грущу.Кроме Деда Мороза,Никого не пущу.
Я люблю его посох,И волшебный мешок,И искрящийся воздух,Что слетает со щёк.
Хоть и хитрый он парень,Да не вредный зато.Как стеклянный боярин,Он садится за стол.
Смутно в небе самарскомПроплывают в пургеАнанасы в шампанском,Шоколадки в фольге.
Дед, не будь сатаною,На душе холодит.Вся Россия со мноюНа мешок твой глядит.
Не печаль её, парень,Виду не подавай.Улыбнись ей, боярин,Наливай, наливай.
* * *
Один лишь раз в судьбе непышнойЯ небеса поцеловал.Пусть с журавлём промашка вышла,Зато журавлика поймал.Он, свыкшись с долей неизбежной,Живёт в кармане много лет.Он маленькийи очень нежный,Ни у кого такого нет.
Он подрасти уже не смеет.Угрюмым небом позабыт,Курлыкать вовсе не умеет,Зато немного говорит…
Пуглив, как чиж, всегда взволнован,Он — Маугли наоборот.Он сам не знает, для чего онНа свете, собственно, живёт.
Безгрешна в мире многогрешном,Кому душа его нужна?..Я б объяснил ему, конечно,Да сам не знаю ни хрена.
* * *
Кавказский пир-96